"Мой брат родной по музе, по судьбе..."

  Современным языком о нем можно сказать так: «три три несчастья». Его всю жизнь преследовали злой рок и фатальное невезение. И зачастую причиной невезения был он сам. Наверное, мало найдется в истории личностей, в которых так остро сочеталось бы комическое и трагическое, необыкновенная возбудимость и ранимая душа, неуклюжесть и благородство, вспыльчивость и великодушие...

   21 июня исполнилось 220 лет со дня рождения Вильгельма Кюхельбекера, поэта и прозаика. С этим лицейским другом А.С. Пушкина я познакомилась еще в школе, прочитав известное произведение Юрия Тынянова «Кюхля». Кстати сказать, литературовед Тынянов считал, что Кюхельбекер стал прообразом героя "Горя от ума" Чацкого. Возможно... Он сразу меня очаровал: этакий Дон Кихот 19 века с обостренным чувством справедливости…
   

Кюхля, Глиста и Гезель

   И фамилия у него была смешная – Кюхельбекер, и весь он был ужасно смешной длинный, тощий, с выпученными глазами, тугой на ухо, весь какой-то извивающийся, настоящая «глиста», – такое ему и было прозвание среди товарищей. А еще его называли Кюхлей. Был вспыльчив до полной необузданности, самолюбив, обидчив, легко возбуждался и тогда терял всякий внутренний регулятор. И ко всему – еще писал стихи. Среди лицейский товарищей Александра Пушкина было немало стихотворцев. Но Кюхля даже в своих стихах был смешон, как и во всем.

   «В Лицее его травили. Его глухота, вспыльчивость, странные манеры, заикание, вся его фигура, длинная и изогнутая, вызывали неудержимый смех. Но эту неделю его донимали как-то особенно безжалостно. Эпиграмма за эпиграммой, карикатура за карикатурой. "Глист", "Кюхля", "Гезель"! Он вскочил, длинный, худой, сделал нелепый жест и вдруг успокоился.

   У него оставались стихи, сочинительство. Ему не нужно людей. Он подумал об этом и вдруг почувствовал, что друг ему очень нужен. Вздохнув, он взял свою балладу об Альманзоре и Зульме, которую вот уже две недели писал, перечеркивал, переписывал и начинал снова. Он задумался. Показать разве Пушкину? Нет, Француз непременно напишет эпиграмму, довольно он уже на него написал эпиграмм.

   Странное дело, Кюхля не мог как следует, до конца рассердиться на Пушкина. Что бы Француз ни сделал, Кюхля ему все прощал. Сердился, бесновался, но любил. Когда Француз останавливался вдруг в углу залы и глаза его загорались, а толстые губы надувались и он мрачно смотрел в одну точку, Вильгельм робко и с нежностью его обходил: он знал, что Француз сочиняет.

    Его тянуло к нему. Но Француз быстро на него вскидывал коричневые бегающие глаза и вдруг с хохотом начинал беготню и возню; самым важным для его самолюбия было вовсе не то, что он писал хорошо стихи, а то, что он бегал быстрее всех и ловчее всех перепрыгивал через стулья» (Ю. Тынянов «Кюхля»).

   Обратимся к воспоминаниям лицеистов и современников.

   Барон М. А. Корф. Из воспоминаний: «Кюхельбекер являлся предметом постоянных и неотступных насмешек целого лицея за свои странности, неловкости и часто уморительную оригинальность. С эксцентрическим умом, пылкими страстями, с необузданной вспыльчивостью, он всегда был готов на всякие курьезные проделки...».

   И. И. Пущин. Записки о Пушкине:

   «Нельзя не вспомнить сцены, когда Пушкин читал нам своих «Пирующих студентов». Он был в лазарете и пригласил нас прослушать эту пиесу. После вечернего чая мы пошли к нему гурьбой с гувернером Чириковым.

   Началось чтение:

"Друзья! Досужий час настал, Все тихо, все в покое... и проч."

   Внимание общее, тишина глубокая, по временам только прерываемая восклицаниями. Кюхельбекер просил не мешать, он был весь тут в полном упоении... Доходит дело до последней строфы. Мы слушаем:

"Писатель! За свои грехи

Ты с виду всех трезвее:

Вильгельм, прочти свои стихи,

Чтоб мне заснуть скорее".

   При этом возгласе публика забывает поэта, стихи его, бросается на бедного метромана, который под влиянием поэзии Пушкина приходит в совершенное одурение от неожиданной эпиграммы и нашего дикого натиска. Добрая душа был этот Кюхель! Опомнившись, просит он Пушкина еще раз прочесть, потому что и тогда уже плохо слышал одним ухом, испорченным золотухой...».

И кюхельбекерно, и тошно…

   Дань подшучивания над Кюхлей, Вильмушкой, отдал и Александр Пушкин.

«Читал стихи и прозу Кюхельбекера. Что за чудак! Только в его голову мола прийти жидовская мысль воспевать Грецию славянорусскими стихами, целиком взятыми из Иеремия».

   Кроме этих строк из послания «К студентам», в насмешливом ключе написаны пушкинские эпиграммы лицейских и послелицейских лет.

Вот Виля - он любовью дышит,

Он песни пишет зло,

Как Геркулес, сатиры пишет,

Влюблен, как Буало.

   И, наконец, известное четверостишие, из-за которого Вильгельм вызвал друга на дуэль.

   Н. И. Греч. Воспоминания старика: «...он (Кюхельбекер) воспитывался в Лицее с Пушкиным, Дельвигом, Корфом и др., успел хорошо в науках и отличался необыкновенным добродушием, безмерным тщеславием, необузданным воображением, которое он называл поэзией, раздражительностью, которую можно было употреблять в дурную и хорошую стороны. Он был худощав, долговяз, неуклюж, говорил протяжно с немецким акцентом... Пушкин любил Кюхельбекера, но жестоко над ним издевался. Жуковский был зван куда-то на вечер и не явился. Когда его спросили, зачем он не был, он отвечал: «Мне что-то нездоровилось уж накануне, к тому пришел Кюхельбекер, и я остался дома». Пушкин написал:

За ужином объелся я,

Да Яков запер дверь оплошно,

Так было мне, мои друзья,

И кюхельбекерно и тошно.

Кюхельбекер взбесился и вызвал его на дуэль. Пушкин принял вызов. Оба выстрелили, но пистолеты были заряжены клюквою, и дело кончилось ничем...».

   О. М. Полянский. Дневник: «После обеда у Акасакова М. А. Максимович рассказывал, что Кюхельбекер стрелялся с Пушкиным (А. С.), и как в промахнувшегося последний не захотел стрелять, но с словом: «Полно дурачиться, милый; пойдем пить чай — подал ему руку и пошли домой».

   Н. А. Маркевич. Из воспоминаний: «Кюхельбекер был очень любим и уважаем всеми воспитанниками. Это был человек длинный, тощий, слабогрудый, говоря, задыхался, читая лекцию, пил сахарную воду. В его стихах было много мысли и чувства, но много и приторности. Пушкин этого не любил; когда кто писал стихи мечтательные, в которых слог не был слог Жуковского, Пушкин говорил: «И кюхельбекерно и тошно».

При всей дружбе к нему Пушкин очень часто выводил его из терпения; и однажды до того ему надоел, что вызван был на дуэль. Они явились на Волково поле и затеяли стреляться в каком-то недостроенном фамильном склепе. Пушкин очень не хотел этой глупой дуэли, но отказаться было нельзя. Дельвиг был секундантом Кюхельбекера, он стоял налево от Кюхельбекера. Решили, что Пушкин будет стрелять после. Когда Кюхельбекер начал целиться, Пушкин закричал: «Дельвиг! Стань на мое место, здесь безопаснее». Кюхельбекер взбесился, рука дрогнула, он сделал пол-оборота и пробил фуражку на голове Дельвига. «Послушай, товарищ, — сказал Пушкин, — без лести — ты стоишь дружбы; без эпиграммы пороху не стоишь», — и бросил пистолет...».

Лицейской жизни милый брат

  Под смешной и нелепой наружностью Кюхельбекера таился чистейший энтузиаст, горевший мечтами о добре и красоте, восторженный любитель поэзии, добрейший и незлопамятный человек. Учился он отлично, был начитаннее всех своих товарищей, знакомил их с немецкой литературой. Пушкин называл его живым лексиконом и вдохновенным комментарием, а директор лицея Энгельгардт дал о нем такой отзыв: «Читал все и обо всем; имеет большие способности, прилежание, добрую волю, много сердца и добродушия, но в нем совершенно нет вкуса, такта, грации, меры и определенной цели. Чувство чести и добродетели проявляется в нем иногда каким-то донкихотством».

 Разумеется, не эпиграммическими эскападами определялось отношение Пушкина к однокашнику, а первым печатным стихотворением-обращением «К другу-стихотворцу» и особенно – «Разлукой», написанной в последние дни лицейской жизни.

В последний раз, в сени уединенья,

Моим стихам внимает наш пенат.

Лицейской жизни милый брат,

Делю с тобой последние мгновенья.

   «Лицейской жизни милый брат» – вот главное. Дуэль же между ними, легенды о ней, кочевавшие из одного мемуара в другой, – от лукавого. Это крайнее проявление натуры Кюхли – обидчивой, горячей, импульсивной. И не единственное.

   Вы наверняка знаете историю о том, как лицеист Кюхельбекер после ссоры с одним из товарищей пытался утопиться в пруду. Несомненно, однако, что друзья любили его, а он – друзей. А Француза едва ли не больше остальных. В нем ценили верность трудолюбие, глубокие знания (нелишне вспомнить, что из лицея Кюхельбекер вышел с серебряной медалью), фанатичную преданность поэзии, которую Вильгельм считал главным делом своей жизни. Кстати сказать, он первым среди лицейских поэтов решился вынести стихи на суд российского читателя, первый увидел их напечатанными.

  Поэтический язык Кюхельбекера отличался многоэтажностью ассоциаций, длиннотами, сложностью синтаксических построений. Но все окупалось искренностью и глубиной мысли.

Отбывавшему ссылку Пушкину явно не хватало Вильмушки. Это читается в стихотворении «19 октября», написанном в Михайловском в двадцать пятом:

Я жду тебя, мой запоздалый друг —

Приди; огнем волшебного рассказа

Сердечные преданья оживи;

Поговорим о бурных днях Кавказа,

О Шиллере, о славе, о любви.

Проделки Кюхли, 

или Жизненные перипетии

Рисунок Пушкина

  В том же послании к друзьям есть теплые во многом пророческие пушкинские слова: «Мой брат родной по музе, по судьбе». Да, в их жизни было много общего. Как и Пушкин, Вильгельм Карлович на царской службе славы не снискал, карьеры не сделал. Попав в 1817-м по распределению» в Главный архив Министерства иностранных дел, титулярный советник Кюхельбекер к служебным обязанностям интереса не проявил.

   Гораздо больше его привлекала педагогическая деятельность в Благородном пансионе, в Екатерининском институте для благородных девиц. Через три года он отправился в европейское путешествие в качестве секретаря вельможи Нарышкина. В Париже читал лекции о русской литературе и славянском языке.  Читал с большим воодушевлением, однажды в конце речи взмахнул рукою, сшиб свечу, стакан с водою, хотел его удержать и сам слетел с кафедры. После одной речи, в которой Кюхельбекер говорил о влиянии на родное слово вольного Новгорода и его веча, он получил приказ через посольство вернуться в Россию. Нарышкин отказал ему от места. Кюхельбекер голодал и пропадал от нужды.

  Друзья устроили его на Кавказ чиновником особых поручений при Ермолове. Там Вильгельм Карлович не поладил с родственником генерала. Он вызвал племянника генерала Похвиснева на дуэль, тот отказался, тогда Кюхельбекер дал ему две пощечины и дуэль состоялась. Вильгельм промахнулся, пистолет Похвиснева дал осечку. Поэт был отправлен в отставку.

  В конце концов Кюхельбекер осел в столице и занялся издательской деятельностью вместе с Владимиром Одоевским. И не безуспешно: их альманах «Мнемозина» пользовался спросом.

Примерно к этому времени относятся воспоминания С.М. Салтыковой, будущей жены Дельвига: «Это горячая голова, каких мало, пылкое воображение заставило его наделать много глупостей, но он так умен, так любезен, так образован, что все в нем кажется хорошим, даже это самое воображение; признаюсь, то, что другие хулят, мне очень нравится. Он любит все, что поэтично. У бедного молодого человека нет решительно ничего…».

  В апреле 1825 года Кюхельбекер переселился в Петербург. Рылеев писал Пушкину: «Читали твоих «Цыган». Можешь себе представить, что делалось с Кюхельбекером. Что за прелестный человек, этот Кюхельбекер, как он любит тебя!».

  Незадолго до 14 декабря 1825 года Вильгельм был принят Рылеевым в Северное общество. А в тот исторический день появился на сенатской площади, вооруженный пистолетом и палашом. Он в каком-то полупомешательстве метался по площади, потрясал пистолетом, размахивал палашом, командовал людям, которые его не слушали, навел пистолет на князя Михаила Павловича, но какой-то солдат отвел его, пытался выстрелить в генерала Воинова, но пистолет дал о сечку. Он «просто был воспламенен как длинная ракета», - писал Дельвиг.

   Впоследствии И.И. Пущин писал в письме к Е.А. Эннгельгардту: «Если бы вам рассказать все проделки Вильгельма в день происшествия и в день объявления приговора, то вы просто бы погибли со смеху, несмотря, что он был тогда на сцене трагической и очень важной».

Куда же?

  На следствии по делу декабристов было доказано, что Кюхельбекер пытался убить великого князя Михаила. Кюхле грозила смертная казнь, которую ему заменили каторгой. Но почти 10 лет он содержался в различных крепостях – место «прописки» при этом постоянно менялось. 

В. Кюхельбекер и К. Рылеев на Сенатской площади. Рисунок А.С. Пушкина

   И при одном из переселений – из Шлиссербурга в Динабург – 15 октября 1827 года произошла случайная встреча с другом, о которой Александр Сергеевич оставил дневниковую запись.

   «На... станции нашел я Шиллерова «Духовидца», но едва прочел я первые страницы, как вдруг подъехали четыре тройки с фельдъегерем. «Вероятно, поляки?» — сказал я хозяйке. «Да, — отвечала она, — их нынче отвозят назад». Я вышел взглянуть на них. Один из арестантов стоял, опершись у колонны. К нему подошел высокий, бледный и худой молодой человек с черною бородою, в фризовой шинели, и с виду настоящий жид — я и принял его за жида, и неразлучные понятия жида и шпиона произвели во мне обыкновенное действие: я поворотился к ним спиною, подумав, что он был потребован в Петербург для доносов и объяснений. Увидев меня, он с живостью на меня взглянул. Я невольно обратился к нему. Мы пристально смотрим друг на друга — и я узнаю Кюхельбекера. Мы кинулись друг другу в объятия. Жандармы нас растащили. Фельдъегерь взял меня за руку с угрозами и с ругательством — я его не слышал. Кюхельбекеру сделалось дурно. Жандармы дали ему воды, посадили в тележку и ускакали. Я поехал в свою сторону. На следующей станции узнал я, что везут их из Шлиссельбурга, — но куда же?».

   Вот что написал в своём рапорте перевозивший Кюхельбекера фельдъегерь Подгорный: «Отправлен я был сего месяца 12-го числа в гор. Динабург с государственными преступниками, и на пути, приехав на станцию Залазы, вдруг бросился к преступнику Кюхельбекеру ехавший из Новоржева в С.-Петербург некто г. Пушкин и начал после поцелуев с ним разговаривать. Я, видя сие, наипоспешнее отправил как первого, так и тех двух за полверсты от станции, дабы не дать им разговаривать, а сам остался для написания подорожной и заплаты прогонов. Но г. Пушкин просил меня дать Кюхельбекеру денег, я в сем ему отказал. Тогда он, г. Пушкин, кричал и, угрожая мне, говорил, что по прибытии в С.-Петербург в ту же минуту доложу его императорскому величеству, как за недопущение распроститься с другом, так и дать ему на дорогу денег, сверх того не премину также сказать и генерал-адъютанту Бенкендорфу. Сам же г. Пушкин между угрозами объявил мне, что он посажен был в крепость и потом выпущен, почему я еще более препятствовал иметь ему сношение с арестантом, а преступник Кюхельбекер мне сказал: это тот Пушкин, который сочиняет. 28 октября 1827 года».

   Художник Олег Коровин отобразил эту встречу на картине "Встреча. Пушкин и Кюхельбекер".

Коровин О. "Встреча. Пушкин и Кюхельбекер"

   … Через десять лет после этой встречи, последней в их жизни в октябре 1837 года Кюхля в стихотворении, посвященному юбилею лицея, напишет: «Последний пал родимый мне поэт…».

На исходе…

  … В Сибири Кюхля женился на необразованной мещанке, дочери почмейстера. 
 

В 1845 году И.И. Пущин писал: «Три дня гостил у меня оригинал Вильгельм. Приехал на житье в Курган с своей Дросидой Ивановной, двумя крикливыми детьми и с ящиком литературных произведений. Обнял я его с прежним лицейским чувством. Это свидание напомнило мне живо старину: он тот же оригинал, только с проседью в голове. Зачитал меня стихами донельзя; по правилу гостеприимства я должен был слушать и вместо критики молчать, щадя постоянно развивающееся авторское самолюбие… Не могу сказать Вам, чтобы его семейный быт убеждал в прочности супружества. Признаюсь Вам, я не раз задумывался, глядя на эту картину, слушая стихи, возгласы мужиковатой Дронюшки, как ее называет муженек, и беспрестанный визг детей. Выбор супружницы доказывает вкус и выбор нашего чудака: и в Баргузине можно было найти что-нибудь хоть для глаз лучшее. Нрав ее необыкновенно тяжел, и симпатии между ними никакой. Странно то, что он в толстой своей бабе видит расстроенное здоровье и даже нервические припадки, боится ей противоречить и беспрестанно просит посредничества; а между тем баба беснуется на просторе; он же говорит: „Ты видишь, как она раздражительна!“ Все это в порядке вещей: жаль, да помочь нечем».

  Да, некому  помочь поэту. Свое одиночество он чувствует остро и болезненно. Его настроение находит выражение в стихотворении «Усталость», написанном им незадолго до смерти:

Да! чаша житейская желчи полна;

Но выпил же я эту чашу до дна, —

И вот опьянелой, больной головою

Клонюсь и клонюсь к гробовому покою.

Узнал я изгнанье, узнал я тюрьму,

Узнал слепоты нерассветную тьму

И совести грозной узнал укоризны,

И жаль мне невольницы — милой отчизны…

Дом-музей В.К.Кюхельбекера, был открыт в Кургане 13 декабря 2005 года. Поэт жил здесь 22 марта 1845 года - 7 марта 1846 года.

Кабинет Кюхельбекера

Нашла замечательное видео о поэте.

  Полного собрания сочинений Кюхельбекера нет. Его стихотворения и статьи печатались в следующих журналах и сборниках: «Амфионе» (1815 г.), «Сыне Отечества» (1816—1825 гг.), «Благонамеренном» (1818—1825 гг.), «Соревнователе просвещения и благотворения» (1819—1821 г.), «Невском Зрителе» (1820 г.), «Полярной Звезде» (1825 г.) и др. Кроме того, много произведений Кюхельбекер поместил и в сборнике «Мнемозина»; по смерти Кюхельбекера были напечатаны некоторые произведения и дневник его в «Отечественных Записках» (т. 139), «Библиографических Записках» (1858 г.), «Русской Старине». Наибольшее количество стихотворений Кюхельбекера помещено в «Собрании стихотворений декабристов» (Библиотека русских авторов, вып. II, Берлин 1862 г.) и в книжке «Избранные стихотворения В. К. Кюхельбекера», Веймар, 1880 г. Отдельно изданы следующие сочинения Кюхельбекера: «Смерть Байона», Москва 1824 г.; «Шекспировы Духи» — драматическая шутка в двух действиях, посвящается А. С. Грибоедову, СПб. 1825 г.; «Ижорский» — мистерия, СПб. 1835 г. (издана анонимно, притом лишь первая часть, остальные света не видели); «Вечный жид» — поэма, СПб. 1878 год. 

По страницам книг:

ВЕРЕСАЕВ, В.В. Спутники Пушкина: 392 портрета / В.В. ВЕРЕСАЕВ. М.: Захаров, 2001.
Соколов, В. Рядом с Пушкиным: портреты кистью и пером / Вадим Соколов. – М.: Издательство Тверская, 13, 1998.