"Не дай нам бог все это пережить..." (к 75-летию Сталинградской битвы)

Предыстория

Мой папа Медведев Виталий справа

Семидесятые годы двадцатого века. Мне девятый год. Мой папа – танкист. 

Мы служим в Германской демократической республике. Мама имеет лингвистическое образование и работает при воинской части переводчиком.

Нашей части нужны продукты и уголь. Основной поставщик – герр Рихтер и его кооператив, находящийся в соседней немецкой деревне.

Переговоры – дело непростое. Встречи с поставщиком выходят за кабинетные рамки. Рихтер приглашает руководство части сначала в гаштет, немецкий ресторан, затем и к себе в усадьбу – встречи эти семейные. У Рихтера оказывается приятная жена – фрау Марта и уже взрослые сын и дочь. Мне скучно среди взрослых: я играю с животными, ношусь по ухоженному дворику, смотрю, как садовник работает с газонокосилкой…

По-немецки не понимаю. Но за семейным столом, когда начинаются разговоры «о делах» и не только, кое-какие мамины переводы слышу…

– Герр Рихтер говорит, что для него честь общаться с русскими офицерами. Русская армия – самая великая в мире, русские люди – самые сильные духом и самые большие патриоты своей страны. Герр Рихтер говорит, что он это понял тогда, в сороковых, будучи летчиком германской армии. Его самолет сбили под Сталинградом и он попал в русский плен. И только после войны его обменяли на русских солдат.

... Мама переводит и вдруг осекается, видя мои огромные удивленные глаза-блюдца…

Уже потом, намного позже, я спрошу у нее: – Как? Почему?

И она ответит: – Судьбы у всех разные. Не все немецкие солдаты шли на войну по своему желанию. Им приказывали – они шли…

…Больше никаких подробностей о Рихтере и фрау Марте я не знаю и не помню. Мама не любила об этом говорить…

День сегодняшний

… Когда я раздумывала,  с каким постом мне выступить к 75-летию Сталинградской битвы, то решила, что лучшего свидетельства того страшного времени, чем дневники и воспоминания очевидцев и быть не может. Это – наше национальное достояние, боль и пережитое, живые страницы, живая история Родины…

С этой мыслью листаю книги о Сталинградской битве... И… натыкаюсь на письма немецких солдат с фронта.

Эти письма красноармейцы находили в карманах убитых солдат, или в захваченных мешках с почтой. Такие письма служили источником информации о положении на немецком фронте и в рейхе, они изучались и применялись и в пропагандистских целях. Зачем еще?

Становится интересно… Читаю.

За тебя думает твой фюрер?

Еще в самом начале войны немцы шли на нашу страну с воодушевлением, подстегнутым фюрерскими лозунгами, мыслями о своей значимости и иллюзиями скорой победы.

«Я, Генрих Тивель, поставил себе целью истребить за эту войну 250 русских, евреев, украинцев, всех без разбора. Если каждый солдат убьет столько же, мы истребим Россию в один месяц, все достанется нам, немцам. Я, следуя призыву фюрера, призываю к этой цели всех немцев...» (блокнот солдата, 29 октября 1941 года).

Но очень скоро их стали одолевать сомнения в своей непобедимости. Удивление и восхищение русским духом. Страх перед непонятной чужой страной.

«На Восточном фронте мне повстречались люди, которых можно назвать особой расой. Уже первая атака обернулась сражением не на жизнь, а на смерть».

«Утром я был потрясен прекрасным зрелищем: впервые сквозь огонь и дым увидел я Волгу, спокойно и величаво текущую в своем русле… Почему русские уперлись на этом берегу, неужели они думают воевать на самой кромке? Это безумие».

«Никогда нельзя заранее сказать, что предпримет русский: как правило, он мечется из одной крайности в другую. Его натура так же необычна и сложна, как и сама эта огромная и непонятная страна...».

«Хоть раз напишу тебе правду...»

Сталинградская битва и вовсе уничтожила их веру в свою исключительность. Как хребет зверю, переломила она боевой дух немецкого солдата. И не случайно: общие потери врага убитыми, ранеными, пленными и пропавшими без вести составили около 1,5 млн. человек. Самоуверенное вероломство сменилось отчаянием. Когда в Берлине вздумали в пропагандистских целях напечатать письма со сталинградского фронта, выяснилось, что из семи мешков корреспонденции только 2% содержат одобрительные высказывания о войне, в 60% писем солдаты, призванные воевать, бойню отвергали.

В письмах из Сталинградского котла немецкие солдаты пишут о том, что война – это вовсе не веселая прогулка, как обещал им фюрер, а кровь, грязь и вши: «Тот, кто не пишет о вшах, тот не знает Сталинградской битвы».

«Вот если бы только кончилась война, если бы только не было неопределенности». «Потому что в России надо быть готовым ко всему». «Ведь все время возникают какие-то непредсказуемые события», и «никогда не знаешь, что принесет последующая минута».

Здесь, в Сталинграде, часто незадолго до смерти, немецкий солдат возвращался из зомбированного состояния в сознательное, человеческое. Можно сказать, война как противостояние равновеликих войск была закончена в Сталинграде – прежде всего потому, что здесь, на Волге, рухнули столпы солдатской веры в непогрешимость и всемогущество фюрера.

«Я искал Бога в каждой воронке, в каждом разрушенном доме, в каждом углу, у каждого товарища, когда я лежал в своем окопе, искал и на небе. Но Бог не показывался, хотя сердце мое взывало к нему. Дома были разрушены, товарищи храбры или трусливы, как я, на земле голод и смерть, а с неба бомбы и огонь, только Бога не было нигде. Нет, отец, Бога не существует, или он есть лишь у вас, в ваших псалмах и молитвах, в проповедях священников и пасторов, в звоне колоколов, в запахе ладана, но в Сталинграде его нет… Я не верю больше в доброту Бога, иначе он никогда не допустил бы такой страшной несправедливости. Я больше не верю в это, ибо Бог прояснил бы головы людей, которые начали эту войну, а сами на трех языках твердили о мире. Я больше не верю в Бога, он предал нас, и теперь сама смотри, как тебе быть с твоей верой».

«Мы надеялись, что до Рождества вернемся в Германию, что Сталинград в наших руках. Какое великое заблуждение! Сталинград – это ад! Этот город превратил нас в толпу бесчувственных мертвецов.… Каждый день атакуем. Но даже если утром мы продвигаемся на двадцать метров, вечером нас отбрасывают назад.… Русские не похожи на людей, они сделаны из железа, они не знают усталости, не ведают страха. Матросы, на лютом морозе, идут в атаку в тельняшках. Физически и духовно один русский солдат сильнее целого нашего отделения».

«На родине кое-кто станет потирать руки – удалось сохранить свои теплые местечки, да в газетах появятся патетические слова, обведенные черной рамкой: вечная память героям. Но ты не дай себя этим одурачить. Я в такой ярости, что, кажется, все бы уничтожил вокруг, но никогда я еще не был столь беспомощен».

Солдаты жалуются на лишения, холод, голод, болезни.

 « – У вас был в этом году рождественский гусь? – пишет один из них своей семье, – А я за пять дней первый раз поел хлеба».

«Голод и еще вши и грязь. День и ночь воздушные налеты и артиллерийский обстрел почти не смолкают. Если в ближайшее время не случится чуда, я здесь погибну. Будет ли это смерть от бомбы или гранаты? От простуды или от мучительной болезни? Эти вопросы неотрывно занимают нас. К этому надо добавить постоянную тоску по дому, а тоска по родине стала болезнью. Как может человек все это вынести! Если все эти страдания Божье наказание? Если меня за это письмо отдадут под трибунал и расстреляют, я думаю, это будет благодеяние для моего тела».

«Я хочу прочь от этого безумия…»

Еще письма…

«Люди подыхают от голода, лютого холода, смерть здесь просто биологический факт, как еда и питье. Они мрут, как мухи, и никто не заботится о них, и никто их не хоронит. Без рук, без ног, без глаз, с развороченными животами они валяются повсюду. Об этом надо сделать фильм, чтобы навсегда уничтожить легенду «о прекрасной смерти». Это просто скотское издыхание, но когда-нибудь оно будет поднято на гранитные пьедесталы и облагорожено в виде «умирающих воинов» с перевязанными бинтом головами и руками».

Почему меня эти письма не очень трогают? Потому, что я знаю, как страдал наш народ, как гибли дети, как мучились в концентрационных лагерях миллионы славян и евреев? Быть может, еще потому, что я прочла вот это?

«25 августа. Мы бросаем ручные гранаты в жилые дома. Дома очень быстро горят. Огонь перебрасывается на другие избы. Красивое зрелище! Люди плачут, а мы смеемся над слезами. Мы сожгли уже таким образом деревень десять (дневник обер-ефрейтора Иоганнеса Гердера). 

«29 сентября 1941. ...Фельдфебель стрелял каждой в голову. Одна женщина умоляла, чтобы ей сохранили жизнь, но и ее убили. Я удивляюсь самому себе – я могу совершенно спокойно смотреть на эти вещи... Не изменяя выражения лица, я глядел, как фельдфебель расстреливал русских женщин. Я даже испытывал при этом некоторое удовольствие...» (дневник унтер-офицера 35-го стрелкового полка Гейнца Клина).

Да. Судьбы у немецких солдат разные. Вспоминается эпизод из «Семнадцати мгновений весны», когда немецкий солдат убивает гестаповку, издевающуюся над ребенком Кэт и помогает ей бежать из застенок гестапо. Умом – понимаю. Сердцем – никак.

Давайте для ясности картины почитаем еще одно свидетельство битвы на волжских берегах – семейный дневник сталинградской семьи Арацких.

«Не дай нам бог такое пережить…»

Это была большая и дружная семья. Отец – Арацких Михаил Васильевич, мать – Арацких Ксения Степановна, и девять детей. Трое – сыновья Петр, Владимир и дочь Валентина умерли в раннем возрасте. Военную грозу 1941 года вместе с родителями встретили сыновья Александр, Виктор и дочери Мария, Анна, Антонина, Лидия.

Ежедневный героизм и жизнь среди смерти…

Лида Арацких оставила дневниковые записи о событиях 23 августа 1942 года. Аня Арацких вела дневник с 30 августа 1942 года по 25 декабря 1943 года. Семья Арацких проживала до начала битвы по улице 3-я Набережная, дом 45.

Дневниковые записи Лиды Арацких:

«Жили мы на Набережной, где теперь фонтаны, около Панорамы. Страшнее места тогда в 1942 г., мне кажется, и не было. Немец рвался к Волге. А наши солдаты бились изо всех сил. Они зубами держали каждый метр земли. Когда начинались бомбежки, все жители прятались в окопах, а после и взрослые, и подростки бегали тушили пожары и сбрасывали зажигательные бомбы с кровель, рыли окопы, траншеи, рвы, следили за светомаскировкой, но то, что произошло с городом 23 августа 1943 года, тот ужас, который нам пришлось пережить, невозможно забыть…

День был солнечный, было тихо, тепло. Папа принес две пригоршни муки. Она было какая-то серая и пахла дымом. Он как-то очень тихо сказал: «Мать, накорми детей, ведь они такие голодные». Мама близко к окопу, где мы прятались от бомбежек, поставила два кирпича и на нее положила железку, помыла ее и стала разводить эту муку водой. Масса получилась темно-серой. Испекла одну пышку. Все ждали, но пышка досталась мне. Мне было шесть лет. Я была самая маленькая. Не успела я эту горячую пышку съесть, как вдруг стало совсем темно, небо не видно. Сплошные самолеты и полетели бомбы. Все стало черным. Крики детей и взрослых, вой собак, пожары, взрывы. Все грохотало, выло и горело. Мы успели все в окоп. Не стало видно ни солнца, ни света, город весь горел, земля, даже, казалось, гудела. Мама и все взрослые переживали, что с домом, вещами и плакали. А я сидела и мучалась, где же та самая кастрюлька, в которой  мама пекла пышку.

Утром мы увидели, что все сгорело. Во дворе две воронки, сплошной пепел, руины. Мама в истерике, все кричат, я бегаю и ищу ту самую кастрюльку и ту печку, где мама пекла пышку, но от них не осталось ни следа, вокруг трупы, разбитые дома, сгоревшие трамваи, вывернутые рельсы, руины, руины и руины. Где-то рвались недалеко нефтяные баки, и горящая нефть текла в Волгу. Она горела. Прямо такое впечатление, что горит сама Волга. И вновь налет и вновь бомбежка. Не дай бог всего того, что мы пережили».

Отрывки из дневника Ани Арацкой. Этот дневник вёлся под пулями, едва ли не на линии фронта… Каллиграфическим почерком, со всеми знаками препинания Аня Арацкая писала о том, как пыталась выжить ее семья в городе, где шла самая ожесточенные битва в истории человечества. Ей тогда было 16 лет.

После того как 23 августа фашистские самолеты почти стерли Сталинград с лица земли, и за несколько часов бомбардировки погибло 40 тысяч человек, те, кто выжил, пытались селиться рядом со своими разрушенными домами. Но уже через месяц руины превратились в передовую. Занимая оборону, красноармейцы были вынуждены прогонять прятавшихся в среди обломков мирных жителей.

«27 сентября рано утром Папа разбудил нас… Папа, как и всегда по утрам, приготовлялся идти развести костер, чтобы сварить манной ка­ши. Открыл крышку окопа и крикнул соседу: "Шура, выходи, вы жив…" на этом недосказанном слове и оборвалась его жизнь. Раздался выстрел, а скорее какой-то щелчок и Папа стал медленно оседать на ступеньки окопа… Я подбежала к нему первая, т. к. сидела крайняя в окопе, рядом с Мамой. Но было уже поздно, Папа был мертв, хотя пульс и сердце еще бились, а кровь лилась "ключом" из его правого виска, я попробовала паль­цем приостановить кровь, но мой палец легко прошел в это отверстие и кровь лилась, лилась, лилась… Так мы и сидели, с мертвым Папой, без еды, воды и сна 2 дня. Много погибло людей в этот день, самый первый погиб наш Папа. Погибли наши соседи Вера и Евдокия Павловна Соснины. Здесь же, рядом с окопом было много убитых бойцов».

Несколько недель Аня не пишет. Потом на страничке, закапанной слезами: похоронили бабушку и одну из сестренок, на фронте погибли отец и брат. Почти все время хочется есть. Редко когда удавалось под обстрелом добраться до разрушенной мельницы, мама варила кашу из обгорелой пшеницы.

«12 декабря.  Мы ложимся спать, согнувшись, прижавшись  друг к другу. Но согреться невозможно: мороз градусов  35, может, больше. Мы, казалось, пристыли друг к другу, а мороз все крепчал».

«…опять сидим в окопе, и не знаю, когда придет конец всему. Ведь столько слез пролито за эти 13 дней. Сегодня пятница, а в воскресенье 2 недели, бомбить все продолжает. Хотя бомбить уже нечего, а сегодня всю ночь бомбил и перед рассветом разбросал зажигательные бомбы на нашу улицу, одна упала к нашему забору от Кудрявцевых прямо в бак с галошами, но все затушили, упала к Богаровым, к Гореликовым, на улицу около Веденеевых, Вигилянские сгорели, мы были в огненном кольце, но Бог спас нас, и слава Богу».

«Дойдя до оврага, я увидела трупы Веры и ее матери, их никто не присыпал землей. Шла самая последняя, голова кружилась, сил совсем не было. Я скатилась как камень вниз оврага, идти больше не было сил, ноги распухли и ужасно болели. Меня подняли бойцы, но я снова падала и не стояла на ногах словно пьяная, помню не благодарила их и была в каком-то забвении. Нервы были напряжены до предела. Когда мы наконец добрались до берега, сразу же бросились к воде, во рту все высохло и нестерпимо хотелось пить. Пили очень жадно и много, здесь же, по берегу, было очень много убитых бойцов».

И вот долгожданное: «Ура! Ура! Ура! 3 февраля освободили Сталинград. Немцы полностью уничтожены, и идут длинные вереницы пленных. Противно на них смотреть. Идут обмороженные, полураздетые, сопливые. Гады проклятые! А кто вас сюда звал?!».

Живые свидетельства страшной войны… Живые голоса нашей истории… Письма немецких солдат, которые шли, чтобы завоевывать и убивать… И дневниковые записи двух девочек, переживших это нашествие, которых не убили и не сломили…

…В рамках «Мюльхаймской инициативы» весной 1991 года был выпущен сборник под названием «Я хочу прочь от этого безумия», где опубликованы письма немецких солдат. К 50-летней годовщине 22 июня 1941 года. Как знак развития германо-советской дружбы, как знак «взаимопонимания и примирения» и доказательства «доверия и открытости». Хотелось бы верить… Что ЭТО никогда не повторится…

По страницам книги:

Сталинград. Событие. Воздействие. Символ : пер. с нем. / под ред. Ю. Ферстера. – М. : Прогресс, 1995. – 528 с.

Источник
Источник

Пост вышел к 75-летию Сталинградской битвы в рамках акции-эстафеты «Помни, гордись, передай память о Сталинграде!», инициированной автором блогов БИБЛИОКОМПАС и ПРОСТО БИБЛИОБЛОГ Людмилой Лоневской.